ВИДАР ТОРН что получил от мольфаров, тем и пользуется; имя, данное при рождении, остается на совести матушки; ПРОТОТИП clive standen. после принятия Крещений глаза — когда-то карие — выцвели и потеряли пигмент, теперь под определенным углом неприятно отсвечивают красным. ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ, МЕСТО РОЖДЕНИЯ с известной степенью допущения родился весной 1976 года где-то на севере Штатов, 61 год. РАСА, ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ И НАВЫКИ раса: мольфар; способности: полностью соответствуют видовой принадлежности. навыки: базовые в наличии почти все, коммуникативные местами прихрамывают; может копать, может не копать, может показывать фокусы с карандашом («он испарился!»), мастерски ведет переговоры и допросы («где детонатор?!»), очаровывает экспериментирующих женщин и практикующих психотерапевтов. ОБЩИЕ ДАННЫЕ Он помнит потрескивающий старый телевизор, скрип хлипких прутьев детской кроватки, строчку из какой-то иностранной песни (слова с годами деформируются до полной неузнаваемости), пришпиленный к двери темно-зеленый календарь, колкую длинную футболку не по размеру и диван — если сесть на один край, с другого упадет подушка. У игрушечной обезьяны обслюнявлено ухо, и она лежит на столе, нужно только сделать несколько шагов. Слабые, дрожащие ноги подкашиваются на первом. Мольфары нарекают подкидыша Видаром; принимают без всякого удивления — на пороге школы часто оставляют увечных детей, совсем крошечных или постарше. Он оправдывает имя (читай — почти все время молчит) и предварительный диагноз; кое-как справляется с элементарными тестами; без опаски пьет и ест, что предлагают, а потом полтора дня выблевывает внутренние органы в заботливо подставленный железный таз. Наставники переглядываются без всякого восторга (сдохнет, как пить дать сдохнет), осторожный оптимизм выказывает только один. Спустя пару лет Видар неуверенно ходит вдоль стены; выцветшие глаза подстраиваются к полуденному солнцу и безлунной ночи, смотрят по-прежнему безучастно, но с едва уловимым цепким вниманием — только это и позволяет предположить, что в темноволосой голове есть что-то кроме пыли, и перфорировать ее из любви к искусству рановато. Кто-то предполагает, что он таким и останется: странной молчаливой рыбешкой не от мира сего. Кто-то одергивает: пусть сперва доживет до конца обучения. Побеждает, как обычно, тактика невмешательства — что толку тратить время на детей, если из десятка и двое-то вряд ли выдержат все Крещения. Их и остается двое: Ивар, крепкий, словно молодое здоровое деревце, и Видар, переживающий любые невзгоды, точно стелющаяся по земле сорная трава. Зелья и ритуалы трансмутации делают свое дело: когда начинаются первые тренировки, он без труда держит ровную спину и вполне разборчиво пишет на доске крупным куском мела. К шестнадцати годам одинаково хорошо обращается и со старомодным мечом, и с шариковой ручкой. Прикончить так точно может и тем, и другим. Заказы на «из дикого леса дикую тварь» друг от друга практически не отличаются. Видар встречает зарю миллениума в салоне потрепанного внедорожника, нигде не задерживается дольше недели; выбирая завтрак в придорожной забегаловке, задумчиво поглядывает на официантку лет сорока. Пытается представить, как сейчас выглядит она. В детских смазанных воспоминаниях не фигурирует конкретный образ, остается только догадываться — прямые у нее волосы или волнистые? Карие глаза или зеленые? Разбегаются ли от уголков губ тонкие морщинки? Дурацкое, пустое занятие: он не знает ни ее возраста, ни имени, ни даже расы. Что там, он и свое-то настоящее имя вряд ли однажды узнает. Видар не может понять, расстраивает его это или нет: сориентироваться в мире звуков, визуальных образов и тактильных ощущений намного проще, чем ответить Аде, как он себя чувствует. Пока она вопросительно приподнимает бровь, он вспоминает, когда последний раз ел и спал. Сравнивает с прошлой неделей. Неуверенно улыбается. «Отлично, спасибо». (неудивительно, что спустя пару дней ада сваливает, словно ее ждет круизный лайнер, и больше никогда не возвращается, словно этим круизным лайнером был титаник) Штаты кроит надвое — Видар думает, что в гробу видал такой две тысячи седьмой, и сваливает по очередному заказу на юг. Новый заказчик неохотно отвечает на вопросы, но много платит и советует поторопиться: Парагвай, может, и не махнется границами с Аргентиной, а вот ценный артефакт ждать не будет, так что не изволит ли господин мольфар... Господин мольфар жестом обрывает фразу до очевидного логического завершения и поднимает цену в полтора раза. Позже, впрочем, думает, что можно было и в два. А то и три — учитывая ведьму. Под Пуэрто-Игуасу болото плавно переходит в джунгли и ненавязчиво превращается обратно в болото: сложно представить, кому может прийти в голову устраивать в таком климате игры с некромантией, но раздувшиеся от воды тела выглядят реальнее некуда. Видар больше не думает о своем заказчике, о конкурентке и о том, что климат Южной Америки ему, определенно, не по нраву; заброшенная штольня — довольно сомнительное убежище, но для начала сойдет и такое. Он категорически не понимает, в каком месте повернул не туда, и почему эта дура вопит белугой вместо того, чтобы спокойно читать заклинание телепортации за обвалившимся проходом. Видару даже в голову не приходит, что ведьма-недоучка, оставленная позади в полной безопасности, попытается самоубиться о мертвечину. (то есть, в смысле, «не умела») (то есть, что значит, «оставил подыхать») (и не покушение, а, так сказать, несчастный случай) Прилетевшее вслед проклятье — от чистого сердца, не иначе, — снять не удается еще несколько месяцев. Видар скитается по всем знакомым магам, слушает прогнозы (один другого хуже), мрачнеет и готовится составлять завещание: ученый консилиум сходится только в том, что жопа у него отвалится еще до конца года, а если неосторожно влезть в рисунок авторских чар — то и раньше. Искать ведьму приходится с помощью сарафанного радио, и сильно счастливой она при встрече не выглядит. Он терпеливо слушает мат на всех известных ему языках и паре-тройке явно мертвых, попутно выбирая между извинениями и угрозами. Она делает паузы только для того, чтобы перевести дыхание и вспомнить доселе неиспользованные эпитеты. Невольные свидетели втягивают головы в плечи и переходят на другую сторону улицы. Следующие двадцать лет у Видара с Эсме все складывается на удивление... неплохо. Началом конца становится ее растущий интерес к некромантии, который он не может ни понять, ни принять. Эсме поджимает губы и зло сверкает глазами, парируя повторяющиеся аргументы. («бороться с монстрами, а не создавать, значит? а ты-то тогда что такое?») На это ответить нечего: одинаковые диалоги заходят в тупик, а упрямая ведьма продолжает делать все по-своему, заигрывая с магией, о которой ему лишний раз не хочется даже думать. Видару кажется очевидным, что однажды это плохо закончится — неосторожное колдовство вообще никому еще не добавляло здоровья, что говорить о некромантии, — но Эсме только смеется и беспечно отмахивается. Со стороны она все больше напоминает ему облитого бензином человека, который собирается закурить. Сорванный ритуал она ему так никогда и не прощает. Даром что на этот раз обходится без выкрикнутого в запале проклятья: Эсме только и может, что шипеть, в кровь искусав помертвевшие белесые губы; еле-еле сжимает пальцы на его рукаве и повторяет, что справилась бы, обязательно справилась, если бы только ты все, нахрен, не испортил. Видар уходит, подгоняемый ее чуть окрепшим, полным ненависти голосом. В поисках работы мотаться вновь приходится по всей стране. За чудовищ платят мало, убивать разумных существ он отказывается из принципа — так и перебивается то случайными заказами, то разнообразным «принеси-поставь». Кто-то предлагает заплатить больше, если пойманная тварь будет живой и более-менее невредимой. Видар соглашается, не уточняя, зачем: когда в карманах свистит ветер, любопытство отходит на второй план — хоть на опыты, хоть на продажу, лишь бы со сдачи хватало на бензин. Грэм неуловимо напоминает ему другую, о чем Видар старается думать пореже или (в идеале) не думать вовсе. Знает, что из этого не выйдет ничего хорошего; вовсе не рассчитывает, что короткая интрижка затянется хотя бы на две недели; спустя полгода с удивлением обнаруживает себя осевшим в Эглоу. Грэм прикидывает, что им нужна квартира побольше, чем этот клоповник — Видар кивает, как вялая сонная рыба. Есть что-то особенное в ее глазах. В том, как она улыбается. В голосе, насквозь пронизанном магией. (она говорит: вовсе незачем ехать в техас, когда здесь полно работы) (говорит: я вообще не хочу покидать столицу) Видар соглашается, сам не понимая почему, и закрывает глаза; в его снах Грэм поет на незнакомом тягучем языке, обращаясь к чему-то жуткому и темному. ИГРОВЫЕ ДАННЫЕ в случае ухода: ебись оно все конем. игровые предпочтения: третье лицо, настоящее время, внятный слог, отсутствие птицы-тройки, наличие заглавных букв, динамика и минимум воды.